Пишет Ольга Буторина

Пишу статью в "Вопросы экономики" про Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) - интеграционную группировку социалистических стран, действовавшую 40 лет (с 1949 по 1991г. ). За одно решила вспомнить фильмы "братских стран", которые шли в советском прокате и по телевизору. 

Результат озадачил.
Сразу вспомнился польский телесериал "Четыре танкиста и собака" с веселыми актерами и чудесной музыкой. Потом - болгарский военный боевик "На каждом километре". Дальше дело пошло хуже. Вместе с мужем набрали еще несколько фильмов, шедших в основном вторым и третьим экраном, то есть не в центральных кинотеатрах, а в домах отдыха и клубах. До десятка мы не дотянули! А как же дружба народов?

Сама удивилась открытию, что за все советское детство и юность я ни разу (!) не видела в кино Праги, Будапешта или  Лейпцига. Бывавшие там в командировках друзья родителей привозили черно-белые фотографии и взахлеб рассказывали о "той" жизни. В социалистической Варшаве, между прочим, было даже ночное кабаре  наподобие парижского "Лидо". Но об этом простой советский человек, конечно, не знал.

Для чистоты эксперимента расспросила знакомых - моего возраста или постарше. Все в один голос вспоминали "Четырех танкистов", а потом недоуменно замолкали. Может быть наши братья-демократы не снимали кино? Маловероятно. В каждой соцстране были свои киностудии, да еще и не по одной. По статистике, в 1986 г.  в Советском Союзе выпустили 319 полнометражных фильмов, а во всех странах СЭВ вместе взятых - 224, то есть 2/3 от нашего производства. По короткометражным фильмам "братья" нас обогнали: 14400 против 2900 в их пользу [1]. Куда, спрашивается, девалась эта кинопродукция? Почему ее не видел советский зритель?

Правдивого ответа мы уже не получим. А догадка у меня такая. Советский человек, особенно житель маленького городка, поселка или села получил бы сокрушительный моральный удар, увидев на экране современные кадры, снятые в городах и селах Центральной и Восточной Европе. Ему бы стало нехорошо от витых кованых решеток вдоль  палисадников, от симпатичных столиков уличных кафе, от барочных ратуш, от холодильников и радиоприемников в каждой семье. Советское руководство хорошо понимало это и не расстраивало зря строителей коммунизма. "Разбомбленную Варшаву покажем сейчас, а венские кофейни в Будапеште - когда-нибудь потом..."

Под катом - график ВВП на душу населения в странах СЭВ в 1970 - 1991 гг. (данные Юнктад в ценах 2005 г.). Кстати, в официальной статистике СЭВ подобные цифры никогда не публиковались.( Collapse )

Ехала в метро, прочитала через плечо в глянцевом журнале: "Кошмар нарастал, как снежный ком. Я была готова к реальному суициду".

Помню, как в школе учительница русского языка подчеркивала волнистой линией стилистические ошибки. За каждую, между прочим, снималось полбалла. Неужели современные авторы и редакторы не знают, что нарастают проблемы, но не кошмар; что снежный ком растет (но не нарастает); что суицид не бывает реальным (иначе он не суицид); а в отношении себя говорят "самоубийство", но не "суицид"? И вообще "суицид" - термин, который, как и любой термин, непригоден для описания переживаний. Все таки "наша Таня громко плачет", а не "находится в состоянии стресса".

Ладно, все мы делаем ошибки. У меня, например, проблемы с орфографией. Но, честное слово, я не могу сопереживать героине, история которой описана так вычурно и нескладно. Между тем простые слова "мое положение становилось все кошмарнее, я по-настоящему планировала самоубийство" вызвали бы нормальное человеческое сочувствие. 

Пишу и думаю, почему так сильно меня задели эти две фразы? Потому что в них я увидела пренебрежение к родному языку и недоверие к читателям, вернее, презумпцию их безразличия. Мол, без хлесткой фразы рассказ никто не оценит. Я считаю иначе: родной язык надо любить и относиться к нему, как к ценности. Людям же надо доверять и видеть в них лучшее. Иначе, зачем к ним обращаться, тем более на нелюбимом языке?

Сегодня в Москве проходит прощание с Виктором Степановичем Черномырдиным. Он возглавлял правительство России шесть тяжелых лет (1992 - 1998), когда страна переходила от закрытой плановой экономики к открытой и рыночной. Черномырдин был незаурядной, сильной личностью. От него исходили спокойствие и уверенность в собственной правоте, в правильности того, что он делал. 

Однажды мне довелось встретиться с Виктором Степановичем. Дело происходило весной 2006 года, когда он был послом на Украине. Киевский национальный университет организовал конференцию об отношениях России, Украины и Евросоюза. Я выступала с докладом о преимуществах и издержках региональной интеграции. На одном из заседаний наши места оказались рядом. Черномырдин сам заговорил со мной, как будто мы были давними знакомыми. Мы обменялись впечатлениями о том, сможет ли Украина вступить в ЕС и что ждет ее на этом пути. Мне бросилось в глаза, как просто и точно Черномырдин формулировал свои мысли. Было видно, что у него исключительно острый ум и широчайшая эрудиция.

Еще запомнилась такая деталь. Слушая доклады, он делал записи в блокноте. Писал чернильной ручкой аккуратным почерком и ровными строчками, подчеркивал важное, оставлял по краям ровные широкие поля (видимо, для будущих пометок). Эта манера меня по-настоящему впечатлила. На столе была разложена его папка с бумагами и письменными принадлежностями. Все вещи лежали на своих местах в идеальном порядке. По окончании заседания он моментально убрал все в папку все в том же безукоризненном порядке. Мы тепло распрощались, он пригласил приезжать в Киев. 

В перерыве все бывшие в зале журналисты кинулись с микрофонами к Черномырдину. Мне даже показалось, что украинские партнеры были несколько обижены таким вниманием к российскому послу, поскольку в зале было много видных преставителей украинской элиты. Отвечая на вопросы, Черномырдин произнес две тут же подхваченные СМИ фразы в характерном для него стиле.  "Вступая куда-то, надо следить, чтобы случайно во что-то не вступить" и "России неудобно вступать в ЕС, ведь она может на что-то наступить" (цитирую по памяти). 

Мне горько, что Виктор Степанович ушел из жизни.